Транслит 12

Здравый смысл литературы предостерегает: клише — это то, от чего следует избавляться. Но раз предостерегает, значит, литература — это пространство, вероятность проявления клише в котором довольно высока, а раз «избавляться», значит, клише в некотором смысле на этой территории неизбежно. Можно сказать, что литература живет подозрительно неистребимой логикой отказа от клише во имя новых изобретений. Однако, поскольку за всю могущественную историю литературы не удалось нейтрализовать эту тревожную субстанцию, сложно поверить, что она может обходиться без общих мест вовсе. Было ли так изначально или получилось в результате долгого противостояния, но она в них нуждается.
Но также не может она обойтись и без того, что будет терроризировать ее существование, противостоя клише и призывая помнить о том, что превыше слов и что призывает к их постоянному пересмотру, если не отказу от них. Весть о систематической порче способов выражения была принесена в русскую литературу формалистами: даже если мир не меняется, формы его описания в литературе автоматизируются. Но главная причина ненависти к клише состоит не в их собственной природе (плоха она или хороша), а в том, какую функцию они выполняют. И ненависть эта политическая: под покровом устоявшихся форм выражения начинают укрепляться консерватиные представления <…>.
Все выглядит так, будто для борьбы со штампами слога и вымысла литература должна отсылать к внешнему, должна невротизировать себя политическим, социальным, экзистенциальным ужасом, чтобы получить право сказать еще несколько слов о невозможности говорить. И с какого-то момента невозможности говорить именно красиво. Однако когда она перестает разыгрывать и эту роль (уверяясь в том, что достаточно «просто писать»), она перестает верить самой себе. Стоит выглянуть пуппенмейстеру, сопроводить сеанс черной и белой магии «ее последующим разоблачением», как всякая магия теряет свою силу <…>.
Феномен клише, стереотипа, общего места как бы раздваивается: во-первых, нужно всегда уточнять позицию, из которой мы говорим о клише — позиция ли это наивного читателя или самокритичного писателя (при том, что первому клише дает счастье полагать, что такое он бы и сам написал, а второй может всегда считаться первым же критиком своих клише); во-вторых, нужно понимать, что клише — чрезвычайно историчностное явление (то, что было запретным изобретением вчера, становится распространенным приемом сегодня и постылым отработанным материалом завтра); в-третьих, диахрония, помноженная на позиционность, дает тот вывих, которым характеризуется вся современная культура, не просто наводненная общими местами, но уже не оставляющая возможности понять, какую функцию несет отдельное общее место — несознательной имитации или сознательного дистанцированного экспонирования. Во всяком случае, теперь мы знаем об историчности не только клише (которыми не рождаются, а становятся), но и самого его определения. Будем, кроме периодизации, держать в уме еще и разнообразие перспектив или позиций по отношению к клише: наивная, резистантная, просвещенная, мета-позиция.<…>
Словом, всякая литературная идеология на постоянно откладываемом разоблачении языка и погружении в чистое «присутствие» и держится. Поэтому то очарование, которое мы намерены испытать в этом выпуске, связано не столько с призывами к клишированности языка, пусть даже игровой, сколько с призывом к переосмыслению устройства современной литературы как скрывающей клише в самом своем эпицентре. Именно клише является тем, что негативно определяет современную словесность.